![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
К посту о ресурсах и танцевально-голосовых техниках http://healthy-back.livejournal.com/128952.html
http://breqwas.livejournal.com/222127.html
Русская народная музыка как живая традиция, передающаяся среди людей - мертва. Совсем мертва. Она умерла вместе с традиционным деревенским укладом в ХХ веке, и не возродилась в городах, как это случилась в других странах европы. Сейчас вместо народной музыки существует некий муляж - академическая народная музыка, которой учат в музыкальных школах, училищах, консерваториях. К живой русской музыке она относится как риверданс к ирландскому танцу. Из телевизора и радио вместо живой музыки мы получаем пустышку - ансамбли народной песни и пляски, где поставленным голосом поют некую стилизацию бабы в кокошниках.
http://m-petra.livejournal.com/97578.html
http://m-petra.livejournal.com/98893.html
Немолодые, сверхвиртуозные танцоры вытворяли ногами такое, что не всякому молодому профессионалу под силу. Захватывало дух, назвать это «дробями» не поворачивался язык. Даже на детей произвело впечатление:
- Мам... а что это – дядя фокусы ногами показывает?
- Ну типа того, да.
- Тебе нравится? Очень депрессирует, почему они музыку не поменяют?
- Нельзя, это самое настоящее фламенко, таким оно было раньше, другие исполнители меняют и делают приятным, но эти люди хотят танцевать то самое, настоящее.
- Зачем? Оно пугает.
- Чтобы мы знали, каким оно было раньше.
И дети потом, по дороге домой, среди многочисленных других вопросов о концерте задали такой:
- А о чём они пели?
- Не знаю.
- А как понимать тогда?
- Это, в принципе, не так важно, это – танец, его понимают без слов, как музыку. Танцор танцует о своём горе, а зритель думает о чём-то своём, это иногда совсем разные вещи.
- Да, точно, дядя рядом со мной всё время грустно вздыхал: "- Оле...".
- Но если у тебя в башке пусто, - занудствовала я, - то ты вряд ли начнёшь думать-отвечать. Тебе просто будет скучно.
- Тебе было скучно?
- Нет.
- А у тебя какое горе?
- М-м… да никакого…
Вставляется другая дочь:
- А у меня вот тоже никакого горя нет, поэтому мне за просто так испортили настроение!
Как-то готовила детское выступление на русском фестивале. Заказывала ростовой костюм медведя. Звоню знакомой из ансамбля Покровского, с которой подружились после того концерта, и прошу накидать материал "вокруг" медведя.
- А медведь-то к чему? – охнула она.
- Ну так символ же? Символ России.
Как она расшумится:
- Да какой медведь?! Стилизаторы несчастные! Хоть бы почитали чего-нибудь! С медведем цыгане по ярмаркам ходили! Коза – тотемное животное России, вокруг неё все песни-игры-пляски, маску козы вам нужно, а не костюм медведя.
- Ой, так как же... теперь всё на козла переделывать?
- Не козёл, а коза, это разное, - записывай!
И она гортанно пела в трубку «Мы не сами йдё-ом, мы козу ведёоооом», а я записывала и повторяла, а она исправляла и требовала повторить правильно, так и летело через океан туда-сюда: «О-го-го коза-а, ого-го сера»...
а потом, на выступлении мы шли с детьми и голосили «Мы не сами йдё-ом, мы козу ведём», и прыгал мальчик в настоящей маске, присланной из Москвы, и были не нужны нам зрители, это не для них мы шили костюмы, репетировали без конца и учили незнакомые, чужие нашему уху песни, это было наше, пусть игрушечное, но несиротство.
Они приезжали к нам, я обзвонила семьи, которые водили ко мне детей на занятия – приходите, вряд ли второй раз будет такая возможность. Я раньше не видела их живьём, но представляла, что это не будет простое зрелище, поэтому собрала всех детей на первый ряд и села за ними, чтобы Цербером пресекать прыганье по рядам, но случилось невиданное: 4-6 летние дети, застыв и разинув рты, сидели, не сводя глаз со сцены. Тогда мы рискнули оставить их на второе отделение, на котором исполнялась сложная современная музыка. И это они прослушали на одном дыхании. (До концерта мы успели напроситься на фрагмент мастер-класса - водили на сцене хороводы и пытались петь гортанным звуком эти дикие и совершенно чуждые нам русские народные попевки, мы и повторить-то их не могли толком, и только одна маленькая новгородская девочка вдруг заголосила правильным звуком, а ведущая тихонечко показала мне на неё, мол, смотрите. Мы спросили девочку – Занималась ли? – Нет. Слышала раньше? – Нет. - Но какая молодец, ты всё правильно поёшь! – Так просто же, - удивилась она.
Ничего себе просто, я даже приблизительно не могла воспроизвести этот звук).
И меня вдруг поразила эта параллель – два ансамбля, две похожие, но бесконечно далёкие друг от друга планеты, два отголоска из далёкого прошлого, две фольклорные лаборатории, которые ездят в экспедиции, живут деревенской жизнью месяцами на натуральном хозяйстве, собирают, архивируют, добывают уходящее, бережно, как величайшую ценность хранят. У девушек из Покровского костюмы сшиты из тканей, подаренных старушками, которые сами ткали их для своего приданного, да так и не пригодилось, вернее, берегли на чёрный день. Достали из старых сундуков и отдали гостьям, а те с гордостью рассказывали нам об этом и могли объяснить каждый вышитый стежок на своих костюмах (да и костюмами их уже не назвать – музейные экспонаты).
http://breqwas.livejournal.com/222127.html
Русская народная музыка как живая традиция, передающаяся среди людей - мертва. Совсем мертва. Она умерла вместе с традиционным деревенским укладом в ХХ веке, и не возродилась в городах, как это случилась в других странах европы. Сейчас вместо народной музыки существует некий муляж - академическая народная музыка, которой учат в музыкальных школах, училищах, консерваториях. К живой русской музыке она относится как риверданс к ирландскому танцу. Из телевизора и радио вместо живой музыки мы получаем пустышку - ансамбли народной песни и пляски, где поставленным голосом поют некую стилизацию бабы в кокошниках.
http://m-petra.livejournal.com/97578.html
http://m-petra.livejournal.com/98893.html
Немолодые, сверхвиртуозные танцоры вытворяли ногами такое, что не всякому молодому профессионалу под силу. Захватывало дух, назвать это «дробями» не поворачивался язык. Даже на детей произвело впечатление:
- Мам... а что это – дядя фокусы ногами показывает?
- Ну типа того, да.
- Тебе нравится? Очень депрессирует, почему они музыку не поменяют?
- Нельзя, это самое настоящее фламенко, таким оно было раньше, другие исполнители меняют и делают приятным, но эти люди хотят танцевать то самое, настоящее.
- Зачем? Оно пугает.
- Чтобы мы знали, каким оно было раньше.
И дети потом, по дороге домой, среди многочисленных других вопросов о концерте задали такой:
- А о чём они пели?
- Не знаю.
- А как понимать тогда?
- Это, в принципе, не так важно, это – танец, его понимают без слов, как музыку. Танцор танцует о своём горе, а зритель думает о чём-то своём, это иногда совсем разные вещи.
- Да, точно, дядя рядом со мной всё время грустно вздыхал: "- Оле...".
- Но если у тебя в башке пусто, - занудствовала я, - то ты вряд ли начнёшь думать-отвечать. Тебе просто будет скучно.
- Тебе было скучно?
- Нет.
- А у тебя какое горе?
- М-м… да никакого…
Вставляется другая дочь:
- А у меня вот тоже никакого горя нет, поэтому мне за просто так испортили настроение!
Как-то готовила детское выступление на русском фестивале. Заказывала ростовой костюм медведя. Звоню знакомой из ансамбля Покровского, с которой подружились после того концерта, и прошу накидать материал "вокруг" медведя.
- А медведь-то к чему? – охнула она.
- Ну так символ же? Символ России.
Как она расшумится:
- Да какой медведь?! Стилизаторы несчастные! Хоть бы почитали чего-нибудь! С медведем цыгане по ярмаркам ходили! Коза – тотемное животное России, вокруг неё все песни-игры-пляски, маску козы вам нужно, а не костюм медведя.
- Ой, так как же... теперь всё на козла переделывать?
- Не козёл, а коза, это разное, - записывай!
И она гортанно пела в трубку «Мы не сами йдё-ом, мы козу ведёоооом», а я записывала и повторяла, а она исправляла и требовала повторить правильно, так и летело через океан туда-сюда: «О-го-го коза-а, ого-го сера»...
а потом, на выступлении мы шли с детьми и голосили «Мы не сами йдё-ом, мы козу ведём», и прыгал мальчик в настоящей маске, присланной из Москвы, и были не нужны нам зрители, это не для них мы шили костюмы, репетировали без конца и учили незнакомые, чужие нашему уху песни, это было наше, пусть игрушечное, но несиротство.
Они приезжали к нам, я обзвонила семьи, которые водили ко мне детей на занятия – приходите, вряд ли второй раз будет такая возможность. Я раньше не видела их живьём, но представляла, что это не будет простое зрелище, поэтому собрала всех детей на первый ряд и села за ними, чтобы Цербером пресекать прыганье по рядам, но случилось невиданное: 4-6 летние дети, застыв и разинув рты, сидели, не сводя глаз со сцены. Тогда мы рискнули оставить их на второе отделение, на котором исполнялась сложная современная музыка. И это они прослушали на одном дыхании. (До концерта мы успели напроситься на фрагмент мастер-класса - водили на сцене хороводы и пытались петь гортанным звуком эти дикие и совершенно чуждые нам русские народные попевки, мы и повторить-то их не могли толком, и только одна маленькая новгородская девочка вдруг заголосила правильным звуком, а ведущая тихонечко показала мне на неё, мол, смотрите. Мы спросили девочку – Занималась ли? – Нет. Слышала раньше? – Нет. - Но какая молодец, ты всё правильно поёшь! – Так просто же, - удивилась она.
Ничего себе просто, я даже приблизительно не могла воспроизвести этот звук).
И меня вдруг поразила эта параллель – два ансамбля, две похожие, но бесконечно далёкие друг от друга планеты, два отголоска из далёкого прошлого, две фольклорные лаборатории, которые ездят в экспедиции, живут деревенской жизнью месяцами на натуральном хозяйстве, собирают, архивируют, добывают уходящее, бережно, как величайшую ценность хранят. У девушек из Покровского костюмы сшиты из тканей, подаренных старушками, которые сами ткали их для своего приданного, да так и не пригодилось, вернее, берегли на чёрный день. Достали из старых сундуков и отдали гостьям, а те с гордостью рассказывали нам об этом и могли объяснить каждый вышитый стежок на своих костюмах (да и костюмами их уже не назвать – музейные экспонаты).