healthy_back_18 (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
healthy_back_18) wrote2016-03-15 01:37 pm
healthy_back_18) wrote2016-03-15 01:37 pm
Entry tags:
Алис Миллер. О книгe "Бунт тела" (в английской версии "The Body Never Lies")
http://www.amazon.com/Why-Does-He-That-Controlling/dp/0425191656
http://amtranslations.livejournal.com/
Источник: http://www.alice-miller.com/artikel_de.php
Наркоманы идут на риск стать преступниками и быть изолированными от общества, лишь бы не столкнуться лицом к лицу с правдой, которую знает их тело. Они снова и снова пытаются обмануть клетки своего организма, каждый раз увеличивая дозу наркотика. Поскольку ВСЕ общество, включая даже самых именитых профессионалов, игнорирует или отрицает факт существования страданий ребенка, то помогать наркозависимым будут такими средствами которые на самом деле не способны принести никакой пользы. Некоторые специалисты полагают, что свободный доступ к героину может повлиять на снижение преступности и что прием метадона, заменителя наркотиков, может снизить риск заразиться СПИДом, т.к. он исключает необходимость пользоваться шприцем. Даже если эти предположения окажутся правдой, то сама проблема зависимости (физическая необходимость отключаться от своих чувств) и настоящие причины потребности принимать наркотики совершенно не принимаются во внимание.
Любой вид зависимости - это способ убежать о т тяжелых воспоминаний своей жизни. И каждый зависимый может преодолеть зависимость, если он или она согласны выдержать правду своих воспоминаний. Та система здравоохранения, которую мы имеем, не помогает людям в этом. Пока человек предпочитает жить в постоянных страданиях вместо того чтобы встретиться лицом к лицу со своей историей, никто не сможет помочь ему. Но пока люди не знают, что у них есть другие возможности, то мы не можем узнать, что они могут сделать, если общество перестанет поощрять их слепоту. Не только сильное желание освободиться от зависимости может сделать человека свободным, как это пропагандируют Анонимные Алкоголики; это желание и решимость найти и разобраться с причинами этой зависимости, которые всегда спрятаны в детстве.
Общество предлагает нам множество различных заслуживающих уважение альтернатив тому, чтобы отпустить на свободу свои чувства или понять, какой вред нанесли нам наши запутавшиеся сами и сбивающие нас с верного пути родители, разрушая наши развивающимся и очень ранимые организмы. С помощью генетической теории или тонких манипуляций мы можем избежать этого простого и болезненного факта. Например, мы можем отказаться от мысли найти причины проблемы как от старомодного, механистического способа мышления и приукрасить наше отрицание «новой», «научной» парадигмой постмодернистского мира, базирующейся на «философии» программы 12 шагов. Или мы можем убегать от своих воспоминаний, объявив войну логике и начав увлекаться иррациональным. Мы можем отказаться от собственной индивидуальности (что значит отказаться от своих чувств и воспоминаний) и пытаться достичь Нирваны и слиться с «целым» в медитации. Мы можем написать тома произведений и тем самым сбить с толка миллионы людей. Мы можем путешествовать по миру. Используя данную нам власть для того, чтобы удержать верующих от практики контролирования рождаемости, и тогда еще больше нежеланных детей будет рождено, детей, которые затем будут брошены и станут жертвами насилия. Мы можем поднять целую нацию на борьбу с другой, мы можем развязывать войны и поднимать победные флаги. Почему же нет? Сбить с толку других легче, значительно легче, чем почувствовать, как ужасно сбит с толку беззащитный ребенок, которым мы когда-то были. Уход от прошлого – это наш способ жизни, и миллионы принимают благодарно его. Если б нам дали выбор, то кто из нас не захотел бы уйти от собственной истории? Но для некоторых людей такой способ больше не работает. Люди хотят понять, кто они и как они стали такими, какие они есть. Последствия отрицания реальности только начали изучаться. К счастью, тем не менее, те лаборатории, которые не получают грантов от правительства, можно найти в каждом из нас. Наша смелость открыть глаза на наши личные истории, неизбежно принесет нам то понимание, которое так нужно, и мы не будем больше слепы. Единожды увидев правду, мы больше не сможем заблудиться.
Со времени написания оригинальной «Драмы» я пришла к пониманию многих вещей, которые в то время я не понимал и которые, как я понимаю сейчас, были за гранью осознания. Я бы хотела подытожить здесь некоторые мои размышления, а также сделать обзор моих более поздних работ для тех, кто хочет узнать из них больше на эти темы:
1. Раньше я очень старалась понять для себя и объяснить другим мотивацию родителей, которые наносят вред своим детям. В результате у меня сложилось впечатление, что старание понять точку зрения родителей должно быть частью терапии. На самом деле все наоборот. Если мы стараемся понять чувства тех, кто ранит нас, мы теряем контакт со своими собственными чувствами, теми самыми, которые являются ключевыми для того, чтобы обнаружить наши раны и вылечить их. Чувствовать свою боль, а не боль наших родителей - это необходимое условие для успешности любой терапии. Без ясного понимания этого (того понимания, которого не хватало в оригинальной версии "Драмы"), мы не сможем помочь себе. А также не сможем и помочь нашим родителям. Но они могут помочь себе сами, если они хотят и готовы чувствовать и решать свои проблемы самостоятельно, а не за счет своих детей.
2. Мой опыт научил меня, что принятие идеи о необходимости прощения - и по прошествии 16 лет я все еще верю, что это правильно - заводит процесс терапии в тупик. Это блокирует раскрытие чувств и ощущений, которые невозможно пережить на ранних стадиях терапии, но которые, с развитием внутренней силы и устойчивости могут в конечном итоге проявиться. Некоторые воспоминания приходят спустя годы после начала терапии, когда мы наконец становимся достаточно сильными, чтобы их выдержать. Этому плодотворному появлению новых воспоминаний не должно препятствовать закрытие, которое происходит, когда мы должны прощать (см. Миллер, 1993).
3. Обычное проговаривание своих чувств не приносит никакой пользы и ни к чему не приводит, и многие люди проводят годы в традиционной терапии, занимаясь именно этим, не испытывая ни малейших изменений. Они даже не осознают тот факт, что это делает ситуацию еще более трагичной. Чтобы открыть доступ к нашей собственной правде, мы должны прожить и проговорить наши чувства в контексте внутреннего диалога. Для тех, кто на самом деле хочет исцелиться от последствий детских травм, все традиционные методы являются бесполезными, сбивающими с верно пути, и потенциально опасными, поскольку они усиливают интеллектуальную защиту против чувств и препятствуют появлению подавленных воспоминаний, даже если терапевт или аналитик побуждает пациента "говорить о травме", будь это жестокое отношение или сексуальное насилие.
В интеллектуальных видах терапий подозрения, допущения или предположения, сделанные терапевтом, не могут быть проверены на точность и подтверждены. Они могут быть верными или неверными, но даже если они правильные, это знание не будет полезным для исцеления пациента. наши собственные чувства и телесные ощущения, о которых мы узнаем в ходе терапии, могут дать нам верный ответ о том, что с нами происходило на самом деле. Только с помощью их ответов мы можем пробудить наши подавленные воспоминания и интегрировать знания, хотя достоверная информация, полученная от членов семьи, может дать нам дополнительное подтверждение их правильности. В некоторых видах терапий, которые вводят пациента в заблуждение, люди могут придти к ложным или неточным выводам, основанным на интеллектуальных процессах, но эти выводы не являются воспоминаниями. Понятие "фальшивая память"вводит нас в заблуждение и, по сути, противоречит само себе (см. Миллер 1990а).
4. "Новые" методы могут претендовать на работу с "чувствами", но по факту использовать традиционную мораль и идеологию, которая не дает нам видеть реальность. Все, что они могут предложить - это кратковременное облегчение симптомов. Если терапевтический процесс останавливает 12интеграцию всей правды, то мы становимся зависимыми от групп и от "Высших Сил".После чувства эйфории вначале, от возвращению к депрессии будет удерживать посвещение себя вербовке новообращенных, но эти новообращенные, в свою очередь, нуждаются в потенциальных последователях. Это, кстати, является самым подходящим объяснением, почему число последователей растет, независимо от несостоятельности идеи (См. Миллер 1993).
5. Огромной ошибкой является представление о том, что травму возможно вылечить с помощью символических образов. Это совершенно не относится к процессу оздоровления. Творчество дает возможность выразить боль от травмы в символическом виде, но не помогает вылечить травму. Если символическая месть за жестокое обращение в детстве была бы эффективна, то диктаторы могли бы в конце концов перестать унижать и мучить людей. Но пока они предпочитают обманывать себя в том, на кого в действительности направлен их гнев, и пока они продолжают подпитывают свою ненависть в символической форме вместо того, чтобы испытать и разрядить его в контексте своего собственного детства, их жажда мести останется неутолимой. (см. Миллер 1990а).
6. Жестокое обращение с детьми не является неизбежной судьбой человечества, как я думала, когда писала "Драму". Его можно предотвратить, восполняя тот урон, который был нанесен нам в детстве, посредством эффективной терапии. Родители, которые работают над травмами собственного детства, не будут жестоки со своими детьми.
7. Прекращение жестокости в отношении детей возможно с помощью большего публичного осознания этой проблемы. Можно было бы избежать ненужных детских страданий, если например, недавние открытия о связи между матерью и новорожденным (через контакт глаз и телесный контакт) были бы более широко распространены. Связь с матерью дает ребенку большее ощущение безопасности и защищенности на всю его оставшуюся жизнь, и происходит это, когда у матери начинается гормональный всплеск именно после родов и именно если в это время ребенок находится рядом с ней; и это является лучшей предпосылкой для укрепления и установления у нее чувства любви к ребенку. Женщина, которая имеет возможность установить связь со своим новорожденным ребенком с первых моментов, когда она становится матерью, меньше подвергается опасности проявлять к нему жестокость и сможет лучше защищать его и от своего прошлого, и от прошлого отца ребенка. Когда женщина испытывает чувство любви к ребенку, чувствует его любовь, его беспомощность и зависимость от нее, это может помочь ей дать выход своей подавленной боли. Если такого не происходит, разрушающая сила ее неосознанных травм будет продолжать управлять ею и заставлять травмировать ребенка.
8. Меня часто спрашивают, почему некоторые люди, перенесшие в детстве жестокое обращение, не становятся жестокими по отношению к своим детям. Ответы на эти вопросы я дала в своих книгах "Запретное знание" и "Разбивая стену молчания", где я постаралась объяснить важнейшую роль "помогающего свидетеля" в детстве и "знающего свидетеля" для взрослых людей. Тем не менее, я не знаю никого, кто подвергшись жесткому обращению в детстве, не вел потом себя деструктивным образом (по крайней мере, самодеструктивным), став взрослым, пока он продолжал отрицать насилие, которому был подвержен.
9. Со мной часто спорят читатели и терапевты по поводу проблем, придуманными сторонниками так называемого Синдрома Ложной Памяти и активисты групп поддержки "несправедливо обвиненных" родителей, деятельность которых направлена на то, чтобы заставить замолчать своих взрослых детей. Я думаю, что попытки сделать это, предпринимаемые родителями, властями и юристами, мотивируются не только желанием доказать свою невиновность или защитить свои финансовые интересы, но также, более всего, более глубокой причиной: страхом перед своими подавленными чувствами. Рассказы переживших насилие, а затем открывших для себя правду после долгого периода отрицания и разобщенности с самим собой, воспринимаются как угроза, потому что такие люди встают в позицию обвинения и потому что они вызывают в других их собственные воспоминания. Такие люди бросают вызов репрессиям. Родители, юристы и адвокаты могут спросить себя, сознательно или неосознанно: "Если такие ужасные вещи случались с Энн или Мэри, и они не знали об этом в течение многих десятилетий, то как я могу быть уверен, что внутри меня не скрываются подобные переживания?". Только потому, что они не хотят задумываться, что подобные вещи могли произойти и с ними, и вместо встречи с правдой они предпочитают верить в "синдром фальшивых воспоминаний", они могут закрыть на все глаза и продолжать жить, как раньше.
10. Наконец, я хотела бы прояснить, что термин "внутренний ребенок", авторство которого часто приписывают мне, не был придуман мною, а взят из Трансактного Анализа. Я считаю, что этот термин способен ввести в заблуждение, и, следовательно, я использовала эту метафору только в определенном контексте. Если конкретнее, то говорила о "ребенке внутри меня", когда я рассказывала о значении занятий рисованием в моей жизни, в книге, были размещены некоторые мои рисунки (см. Миллер 1986 и 1995). Я приведу относящееся к данной теме высказывание здесь: "Ребенок внутри меня … появился … в моей жизни довольно поздно, и она хотела рассказать мне свой секрет.
Она шла на сближение со мной очень медленно, и я не понимала того языка, на котором она разговаривала со мной, но она взяла меня за руку и повела в то место, которого я избегала всю мою жизнь, потому что очень боялась его. Но тем не менее я должна была пойти туда; я не могла повернуться к этому спиной, потому что это была моя территория мое сокровенное место. Это было то место, которое я пыталась забыть так много лет назад, и где я бросила того ребенка, которым я когда-то была. И она должна была остаться там, один на один со своим знанием, ожидая того момента, когда кто-нибудь наконец придет, чтобы выслушать ее и понять. Теперь я стояла перед открытой дверью, плохо подготовленная, наполненная страхом взрослого человека перед темнотой и опасностью прошлого, но я не могла заставить себя закрыть дверь и бросить этого ребенка одного до самой моей смерти. Наоборот, я приняла решение, которое основательно изменило мою жизнь: позволить ребенку вести меня и поверить этому почти аутистичному существу, которое выжило в условиях полной изоляции на многие десятилетия».
Мы все – пленники нашего детства, независимо от того, знаем ли мы об этом, или только подозреваем, отрицаем ли мы это или даже никогда не слышали о возможности такого. Те люди, которым удалось доказать, что это возможно, помогут другим осознать это.
Людей, которые пойдут этим путем, неминуемо будет ждать сопротивление, потому что все мы боимся своего прошлого, воспоминания о котором подавлены, и ощущения беспомощности. У нас были все основания бояться этого; если бы это было не так, нам не нужно было бы подавлять эти чувства. Но чем больше мы узнаем о нашем страхе и осмеливаемся видеть его причины, тем меньше он становится.
Я не сомневаюсь, что однажды, благодаря новым терапевтическим методам, все попытки избежать правды в угоду идеологии будут прекращены. Они станут ненужными тогда, когда правда будет доступна каждому из нас. Новые терапевтические методы работают, если они основаны на законах природы и не служат прибежищем моралистическим верованиям, которые игнорируют законы природы. Мужчины и женщины могут работать над своими переживаниями, если у них есть возможность прямо говорить о них. Даже те, кто получил психические увечья, могут восстановить в себе эту способность.
Если люди научатся использовать новые методы, то однажды они смогут понять, среди многих других вещей, что национализм – это способ легитимизировать их ненависть. Они поймут, что хотя их ненависть имеет совершенно реальные и ужасные причины, она ничего общего не имеет со странами, флагами, песнями и войнами. Они увидят, что основная ее причина – это жестокость, в которой они выросли. Они больше не будут испытывать потребность преследовать и разрушать другие нации в попытке восстановить уверенность в себе, которая была когда-то отнята у них. Они осознают свои настоящие потребности – то, в чем они по справедливости нуждаются – те потребности, испытывать которые – это наше право по рождению. Они больше не позволят успокаивать себя с помощью туманных обещаний вечной жизни и убеждать в том, что они не имеют законного права на свои собственные потребности. Напротив, они захотят изменит свою жизнь и использовать возможность создавать здесь и сейчас то, что они трагически потеряли в своем детстве: правдивость, ясность и уважение к себе и другим.
Почти все мои книги вызывали противоречивые реакции, но эта книга особенно интенсивно поляризовала эмоции, подтверждающие или отвергающие мои выкладки. У меня сложилось впечатление, что такая интенсивность косвенно выражает, насколько близка или далека идея книги самому читателю.
После выхода в свет "Бунта тела" в марте 2004 многие читатели писали мне о том, как они рады, что не должны более ни навязывать себе чувства, коих не испытывают, ни запрещать себе те чувства, которые они действительно испытывают. Но в некоторых откликах, особенно в прессе, часто встречается принципиальная ошибка, в которой возможно отчасти виновата и я, так как словам "жестокое обращение" я придаю гораздо более широкий по сравнению с общепринятым смыслом.
Мы привыкли ассоциировать с этим понятием картину избитого, с явными ранами по всему телу, ребёнка. В этой же книге я называю жестоким обращением и описываю травмы душевной целостности ребёнка, которых поначалу не видно. Последствия этих травм регистрируются зачастую только спустя десятилетия и даже тогда редко устанавливается и не принимается всерьёз связь между последствиями детских травм и самими травмами. Как пострадавшие, так и общество (врачи, адвокаты, учителя и, к сожалению, терапевты) не хотят знать причин поздних расстройств и болезненного поведения, корни которых находятся в детстве.
Но как только я называю эти невидимые травмы "жестоким обращением", так сразу наталкиваюсь на сопротивление и негодование. Я прекрасно понимаю эти чувства, так как очень долго испытывала их сама. Если бы мне раньше сказали, что ребёнком я страдала от жестокого обращения, я бы резко запротестовала. И только теперь я знаю со всей определённостью - благодаря снам, моей живописи и не в последнюю очередь знакам, которые мне даёт мое тело - что ребёнком я многие годы страдала от душевных травм, но как взрослый человек очень долго не желала это признать (см. стр. 24). Как и многие другие я думала: "Я? Меня никогда не били. A парa шлепков не имеeт никакого значения. Моя мать очень старательно занималась моим воспитанием" (на стр. 79 читатель найдёт подобные высказывания).
Но нельзя выпускать из виду, что тяжёлые последствия ранних травм возникают как раз потому, что детские страдания не воспринимаются всерьёз, их значение вовсе отрицается, а сами они считаются пустячными и незначительными. Каждый взрослый представит без труда, как он испугался бы до смерти и почувствовал себя униженным, если бы вдруг на него напал гневный великан, в восемь раз его выше. Тем не менее мы допускаем, что маленький ребёнок этого не ощущает, хотя мы можем легко заметить, насколько разумно и компетентно ребёнок реагирует на своё окружение. (сравн. Мартин Дорнес "Компетентный младенец", Eспер Юул "Компетентный ребёнок"). Родители считают, что шлепок не причинит никакой боли, а только будет ребёнку наукой, позже и дети разделяют это мнение. Некоторые дети даже учатся смеяться над этим, высмеивать их боль от испытанного унижения. Взрослыми они крепко держатся за эту насмешку, гордятся своим цинизмом, делают из этого литературу, как видно на примерах Джеймса Джойса, Франка МакКурта и др. Если они подвержены таким симптомам, как паника, депрессия, что неизбежно при вытесненных настоящих чувствах, то они без труда находят врачей, которые помогают медикаментами на какое-то время. Oни поддерживают самоиронию, ценное проверенное оружие против всех восстающих из прошлого эмоций. Так они подстраиваются под требования общества, для которого главная задача - защитить родителей.
Одна терапевт, которая очень внимательно прочла и поняла мою последнюю книгу, рассказала мне, что почти все её клиенты выказывали сопротивление, если она, отчётливей, чем прежде, пыталась указать им на травмы, причиненные им их родителями. Она спросила меня, является ли достаточным объяснением этой настойчивой привязанности к идеализированным родителям четвёртая библейская заповедь. Я думаю, что четвёртая заповедь может оказывать воздействие только на детей постарше. Причину такой высокой толерантности (иногда абсолютно необъяснимую с точки зрения постороннего) можно найти только, "вернувшись" в очень ранний возраст. Причина эта заключается в том, что даже самый маленький ребёнок уже способен отрицать свою боль ("один шлепок - это небольно"), стыдиться своей боли, винить за боль себя самого или, как я показала выше, эту боль высмеять. И по прошествии времени жертва не должна чувствовать, что она была жертвой. Поэтому клиент не в состоянии с начала терапии обнаружить настоящего виновника. Даже если клиент пытается оживить подавленные эмоции, правде будет тяжело пробиться сквозь рано заученные механизмы, которые так долго служили для усыпления боли, для мнимого освобождения от неё.
Отказаться от этого механизма - значит поплыть против течения, и это приносит не только страх, но поначалу и одиночество, а так же упрёки в нытье. Но именно с этого отказа начинается путь в зрелость.
Клиент, который с самого начала терапии знает и со всей серьёзностью принимает, что он был травмирован своими родителями, встречается в исключительных случаях. Людям, чьи родители сразу принимали всерьёз чувства ребёнка, позже не так трудно принять всерьёз свою жизнь и свои страдания. У большинства же рано приобретенный механизм защиты остаётся активным, т.е. эти люди упорно обесценивают своё страдание, даже если они сами практикуют в качестве терапевта. Так они сохраняют верность духу Чёрной педагогики и обществу, в котором живут, но не себе самим. Задачей действенной терапии я считаю сокращение дистанции к самому себе.
Но и много терапевтов, надеюсь, что не все, стараются отвлечь клиента от его детства. Как и почему я подробно рассказываю в этой книге, хотя мне не известно, каков процент таких терапевтов, такой статистики нет. Взяв за основу моё описание, читатель может сам сориентироваться, сопровождает его терапевт на пути к себе или способствует самоотчуждению. К сожалению, часто происходит последнее.
Один высоко почитаемый в аналитических кругах автор даже утверждает в своей книге, что настоящее Я вообще не может существовать и говорить о нём - ошибочно. Тогда каким образом терапируемый взрослый может вспомнить реалии своего детства? Как он узнает, в каком состоянии беспомощности и бессилия он жил ребёнком? В каком отчаянии он был, когда он подвергался травмам и унижениям, изо дня в день, годами, как ребёнок не имея возможности защититься, увидеть и понять настоящее положение вещей, потому что не было никого, кто бы помог ему в этом.
Так ребёнок пытался помочь себе сам, прячась в ошибочном представлении, в заблуждении, иногда в высмеивании. Если взрослому позже не удастся разрешить это заблуждение терапией, не блокирующей доступ к спрятанным детским чувствам, ему останется только презрительно насмехаться над собственной судьбой.
Когда же человеку удаётся с помощью своих сегодняшних чувств добраться до своих детских простых, сильных и справедливых эмоций, и принять эти эмоции как вполне понятную реакцию на вольную или невольную жестокость родителей, тогда проходит смех, исчезают насмешка, цинизм и самоирония. Проходят в большинстве случаев и симптомы, которыми человек оплачивал молчание своего Я. Тогда появится настоящее Я, и человек сможет наконец проживать свои настоящие чувства и потребности.
Когда я оглядываюсь на прожитую жизнь, я поражаюсь, с какой последовательностью, выдержкой и упрямством пробивалось моё настоящее Я сквозь внешние и внутренние барьеры, и как это происходит и теперь, без терапевтической помощи, потому что я стала его Знающим Свидетелем.
Конечно, одного отказа от цинизма и иронии недостаточно, чтобы отработать последствия жестокого детства, но это - необходимая предпосылка. Придерживаясь же и далее самоиронии, можно пройти многочисленные психотерапии и при этом не сдвинуться с места, потому что настоящие чувства и с ними эмпатия к ребёнку, которым человек был, остаются по-прежнему закрытыми. Человек (или его медицинская страховка) платит за сопровождение, которое больше помогает убежать от реальности, что конечно же не приведёт ни к каким изменениям.
Родительская жестокость не всегда выражется в битье (хотя 85% сегодняшнего населения в детстве были биты), а прежде всего в недостатке дружелюбного общения и заботы, в игнорировании потребностей ребёнка и его душевной боли, в бессмысленных извращенных наказаниях, в сексуальном насилии, в эксплуатации безусловной любви ребёнка, в эмоциональном шантаже, в разрушении чувства собственного достоинства и в бесчисленных формах властного давления. Список этот бесконечен. И что самое плохое - ребёнок должен принимать всё это за нормальное поведение, потому что он не знает другого. И все равно ребёнок безоговорочно любит своих родителей, несмотря на то, что они с ним делают.
Исследователь поведения Конрад Лоренц с большим сочувствием описал как-то верность одного из его гусей своему сапогу. Этот сапог был первым предметом, который увидел гусёнок, появившись на свет. Такая привязанность инстинктивна. Если бы мы, люди, могли всю жизнь следовать этому инстинкту, то мы остались бы послушными детьми, не узнав преимуществ взрослого существования, к которому относятся сознательность, свободомыслие, доступ к своим чувствам и способность сравнивать. То, что церковь и правительства заинтересованы в том, чтобы замедлить это развитие, чтобы люди оставались в зависимости от родителей, - это в общем известно. Гораздо менее известно то, что тело платит за это высокую цену. Иначе куда же мы пришли бы, если бы мы увидели всю родительскую жестокость? И что стало бы с родителями, если бы их властное давление больше не действовало?
Поэтому и до сих пор институт родительства имеет абсолютный иммунитет. Если когда-то это изменится (что постулируется в этой книге), то мы сможем почувствовать, что причинило нам жестокое обращение родителей. Тогда мы сможем лучше понять сигналы нашего тела и жить с ним в мире - не как любимые дети, которыми мы никогда не были и не будем, а как открытые, сознательные и возможно любящие взрослые, которые больше не страшатся своей истории, потому что они её знают.
Я бы хотела остановиться ещё на двух недоразумениях, которые я заметила, читая отклики. Они относятся к вопросу дистанции к травмирующим родителям в случаях тяжёлой депрессии и моей личной истории.
http://amtranslations.livejournal.com/
Источник: http://www.alice-miller.com/artikel_de.php
Наркоманы идут на риск стать преступниками и быть изолированными от общества, лишь бы не столкнуться лицом к лицу с правдой, которую знает их тело. Они снова и снова пытаются обмануть клетки своего организма, каждый раз увеличивая дозу наркотика. Поскольку ВСЕ общество, включая даже самых именитых профессионалов, игнорирует или отрицает факт существования страданий ребенка, то помогать наркозависимым будут такими средствами которые на самом деле не способны принести никакой пользы. Некоторые специалисты полагают, что свободный доступ к героину может повлиять на снижение преступности и что прием метадона, заменителя наркотиков, может снизить риск заразиться СПИДом, т.к. он исключает необходимость пользоваться шприцем. Даже если эти предположения окажутся правдой, то сама проблема зависимости (физическая необходимость отключаться от своих чувств) и настоящие причины потребности принимать наркотики совершенно не принимаются во внимание.
Любой вид зависимости - это способ убежать о т тяжелых воспоминаний своей жизни. И каждый зависимый может преодолеть зависимость, если он или она согласны выдержать правду своих воспоминаний. Та система здравоохранения, которую мы имеем, не помогает людям в этом. Пока человек предпочитает жить в постоянных страданиях вместо того чтобы встретиться лицом к лицу со своей историей, никто не сможет помочь ему. Но пока люди не знают, что у них есть другие возможности, то мы не можем узнать, что они могут сделать, если общество перестанет поощрять их слепоту. Не только сильное желание освободиться от зависимости может сделать человека свободным, как это пропагандируют Анонимные Алкоголики; это желание и решимость найти и разобраться с причинами этой зависимости, которые всегда спрятаны в детстве.
Общество предлагает нам множество различных заслуживающих уважение альтернатив тому, чтобы отпустить на свободу свои чувства или понять, какой вред нанесли нам наши запутавшиеся сами и сбивающие нас с верного пути родители, разрушая наши развивающимся и очень ранимые организмы. С помощью генетической теории или тонких манипуляций мы можем избежать этого простого и болезненного факта. Например, мы можем отказаться от мысли найти причины проблемы как от старомодного, механистического способа мышления и приукрасить наше отрицание «новой», «научной» парадигмой постмодернистского мира, базирующейся на «философии» программы 12 шагов. Или мы можем убегать от своих воспоминаний, объявив войну логике и начав увлекаться иррациональным. Мы можем отказаться от собственной индивидуальности (что значит отказаться от своих чувств и воспоминаний) и пытаться достичь Нирваны и слиться с «целым» в медитации. Мы можем написать тома произведений и тем самым сбить с толка миллионы людей. Мы можем путешествовать по миру. Используя данную нам власть для того, чтобы удержать верующих от практики контролирования рождаемости, и тогда еще больше нежеланных детей будет рождено, детей, которые затем будут брошены и станут жертвами насилия. Мы можем поднять целую нацию на борьбу с другой, мы можем развязывать войны и поднимать победные флаги. Почему же нет? Сбить с толку других легче, значительно легче, чем почувствовать, как ужасно сбит с толку беззащитный ребенок, которым мы когда-то были. Уход от прошлого – это наш способ жизни, и миллионы принимают благодарно его. Если б нам дали выбор, то кто из нас не захотел бы уйти от собственной истории? Но для некоторых людей такой способ больше не работает. Люди хотят понять, кто они и как они стали такими, какие они есть. Последствия отрицания реальности только начали изучаться. К счастью, тем не менее, те лаборатории, которые не получают грантов от правительства, можно найти в каждом из нас. Наша смелость открыть глаза на наши личные истории, неизбежно принесет нам то понимание, которое так нужно, и мы не будем больше слепы. Единожды увидев правду, мы больше не сможем заблудиться.
Со времени написания оригинальной «Драмы» я пришла к пониманию многих вещей, которые в то время я не понимал и которые, как я понимаю сейчас, были за гранью осознания. Я бы хотела подытожить здесь некоторые мои размышления, а также сделать обзор моих более поздних работ для тех, кто хочет узнать из них больше на эти темы:
1. Раньше я очень старалась понять для себя и объяснить другим мотивацию родителей, которые наносят вред своим детям. В результате у меня сложилось впечатление, что старание понять точку зрения родителей должно быть частью терапии. На самом деле все наоборот. Если мы стараемся понять чувства тех, кто ранит нас, мы теряем контакт со своими собственными чувствами, теми самыми, которые являются ключевыми для того, чтобы обнаружить наши раны и вылечить их. Чувствовать свою боль, а не боль наших родителей - это необходимое условие для успешности любой терапии. Без ясного понимания этого (того понимания, которого не хватало в оригинальной версии "Драмы"), мы не сможем помочь себе. А также не сможем и помочь нашим родителям. Но они могут помочь себе сами, если они хотят и готовы чувствовать и решать свои проблемы самостоятельно, а не за счет своих детей.
2. Мой опыт научил меня, что принятие идеи о необходимости прощения - и по прошествии 16 лет я все еще верю, что это правильно - заводит процесс терапии в тупик. Это блокирует раскрытие чувств и ощущений, которые невозможно пережить на ранних стадиях терапии, но которые, с развитием внутренней силы и устойчивости могут в конечном итоге проявиться. Некоторые воспоминания приходят спустя годы после начала терапии, когда мы наконец становимся достаточно сильными, чтобы их выдержать. Этому плодотворному появлению новых воспоминаний не должно препятствовать закрытие, которое происходит, когда мы должны прощать (см. Миллер, 1993).
3. Обычное проговаривание своих чувств не приносит никакой пользы и ни к чему не приводит, и многие люди проводят годы в традиционной терапии, занимаясь именно этим, не испытывая ни малейших изменений. Они даже не осознают тот факт, что это делает ситуацию еще более трагичной. Чтобы открыть доступ к нашей собственной правде, мы должны прожить и проговорить наши чувства в контексте внутреннего диалога. Для тех, кто на самом деле хочет исцелиться от последствий детских травм, все традиционные методы являются бесполезными, сбивающими с верно пути, и потенциально опасными, поскольку они усиливают интеллектуальную защиту против чувств и препятствуют появлению подавленных воспоминаний, даже если терапевт или аналитик побуждает пациента "говорить о травме", будь это жестокое отношение или сексуальное насилие.
В интеллектуальных видах терапий подозрения, допущения или предположения, сделанные терапевтом, не могут быть проверены на точность и подтверждены. Они могут быть верными или неверными, но даже если они правильные, это знание не будет полезным для исцеления пациента. наши собственные чувства и телесные ощущения, о которых мы узнаем в ходе терапии, могут дать нам верный ответ о том, что с нами происходило на самом деле. Только с помощью их ответов мы можем пробудить наши подавленные воспоминания и интегрировать знания, хотя достоверная информация, полученная от членов семьи, может дать нам дополнительное подтверждение их правильности. В некоторых видах терапий, которые вводят пациента в заблуждение, люди могут придти к ложным или неточным выводам, основанным на интеллектуальных процессах, но эти выводы не являются воспоминаниями. Понятие "фальшивая память"вводит нас в заблуждение и, по сути, противоречит само себе (см. Миллер 1990а).
4. "Новые" методы могут претендовать на работу с "чувствами", но по факту использовать традиционную мораль и идеологию, которая не дает нам видеть реальность. Все, что они могут предложить - это кратковременное облегчение симптомов. Если терапевтический процесс останавливает 12интеграцию всей правды, то мы становимся зависимыми от групп и от "Высших Сил".После чувства эйфории вначале, от возвращению к депрессии будет удерживать посвещение себя вербовке новообращенных, но эти новообращенные, в свою очередь, нуждаются в потенциальных последователях. Это, кстати, является самым подходящим объяснением, почему число последователей растет, независимо от несостоятельности идеи (См. Миллер 1993).
5. Огромной ошибкой является представление о том, что травму возможно вылечить с помощью символических образов. Это совершенно не относится к процессу оздоровления. Творчество дает возможность выразить боль от травмы в символическом виде, но не помогает вылечить травму. Если символическая месть за жестокое обращение в детстве была бы эффективна, то диктаторы могли бы в конце концов перестать унижать и мучить людей. Но пока они предпочитают обманывать себя в том, на кого в действительности направлен их гнев, и пока они продолжают подпитывают свою ненависть в символической форме вместо того, чтобы испытать и разрядить его в контексте своего собственного детства, их жажда мести останется неутолимой. (см. Миллер 1990а).
6. Жестокое обращение с детьми не является неизбежной судьбой человечества, как я думала, когда писала "Драму". Его можно предотвратить, восполняя тот урон, который был нанесен нам в детстве, посредством эффективной терапии. Родители, которые работают над травмами собственного детства, не будут жестоки со своими детьми.
7. Прекращение жестокости в отношении детей возможно с помощью большего публичного осознания этой проблемы. Можно было бы избежать ненужных детских страданий, если например, недавние открытия о связи между матерью и новорожденным (через контакт глаз и телесный контакт) были бы более широко распространены. Связь с матерью дает ребенку большее ощущение безопасности и защищенности на всю его оставшуюся жизнь, и происходит это, когда у матери начинается гормональный всплеск именно после родов и именно если в это время ребенок находится рядом с ней; и это является лучшей предпосылкой для укрепления и установления у нее чувства любви к ребенку. Женщина, которая имеет возможность установить связь со своим новорожденным ребенком с первых моментов, когда она становится матерью, меньше подвергается опасности проявлять к нему жестокость и сможет лучше защищать его и от своего прошлого, и от прошлого отца ребенка. Когда женщина испытывает чувство любви к ребенку, чувствует его любовь, его беспомощность и зависимость от нее, это может помочь ей дать выход своей подавленной боли. Если такого не происходит, разрушающая сила ее неосознанных травм будет продолжать управлять ею и заставлять травмировать ребенка.
8. Меня часто спрашивают, почему некоторые люди, перенесшие в детстве жестокое обращение, не становятся жестокими по отношению к своим детям. Ответы на эти вопросы я дала в своих книгах "Запретное знание" и "Разбивая стену молчания", где я постаралась объяснить важнейшую роль "помогающего свидетеля" в детстве и "знающего свидетеля" для взрослых людей. Тем не менее, я не знаю никого, кто подвергшись жесткому обращению в детстве, не вел потом себя деструктивным образом (по крайней мере, самодеструктивным), став взрослым, пока он продолжал отрицать насилие, которому был подвержен.
9. Со мной часто спорят читатели и терапевты по поводу проблем, придуманными сторонниками так называемого Синдрома Ложной Памяти и активисты групп поддержки "несправедливо обвиненных" родителей, деятельность которых направлена на то, чтобы заставить замолчать своих взрослых детей. Я думаю, что попытки сделать это, предпринимаемые родителями, властями и юристами, мотивируются не только желанием доказать свою невиновность или защитить свои финансовые интересы, но также, более всего, более глубокой причиной: страхом перед своими подавленными чувствами. Рассказы переживших насилие, а затем открывших для себя правду после долгого периода отрицания и разобщенности с самим собой, воспринимаются как угроза, потому что такие люди встают в позицию обвинения и потому что они вызывают в других их собственные воспоминания. Такие люди бросают вызов репрессиям. Родители, юристы и адвокаты могут спросить себя, сознательно или неосознанно: "Если такие ужасные вещи случались с Энн или Мэри, и они не знали об этом в течение многих десятилетий, то как я могу быть уверен, что внутри меня не скрываются подобные переживания?". Только потому, что они не хотят задумываться, что подобные вещи могли произойти и с ними, и вместо встречи с правдой они предпочитают верить в "синдром фальшивых воспоминаний", они могут закрыть на все глаза и продолжать жить, как раньше.
10. Наконец, я хотела бы прояснить, что термин "внутренний ребенок", авторство которого часто приписывают мне, не был придуман мною, а взят из Трансактного Анализа. Я считаю, что этот термин способен ввести в заблуждение, и, следовательно, я использовала эту метафору только в определенном контексте. Если конкретнее, то говорила о "ребенке внутри меня", когда я рассказывала о значении занятий рисованием в моей жизни, в книге, были размещены некоторые мои рисунки (см. Миллер 1986 и 1995). Я приведу относящееся к данной теме высказывание здесь: "Ребенок внутри меня … появился … в моей жизни довольно поздно, и она хотела рассказать мне свой секрет.
Она шла на сближение со мной очень медленно, и я не понимала того языка, на котором она разговаривала со мной, но она взяла меня за руку и повела в то место, которого я избегала всю мою жизнь, потому что очень боялась его. Но тем не менее я должна была пойти туда; я не могла повернуться к этому спиной, потому что это была моя территория мое сокровенное место. Это было то место, которое я пыталась забыть так много лет назад, и где я бросила того ребенка, которым я когда-то была. И она должна была остаться там, один на один со своим знанием, ожидая того момента, когда кто-нибудь наконец придет, чтобы выслушать ее и понять. Теперь я стояла перед открытой дверью, плохо подготовленная, наполненная страхом взрослого человека перед темнотой и опасностью прошлого, но я не могла заставить себя закрыть дверь и бросить этого ребенка одного до самой моей смерти. Наоборот, я приняла решение, которое основательно изменило мою жизнь: позволить ребенку вести меня и поверить этому почти аутистичному существу, которое выжило в условиях полной изоляции на многие десятилетия».
Мы все – пленники нашего детства, независимо от того, знаем ли мы об этом, или только подозреваем, отрицаем ли мы это или даже никогда не слышали о возможности такого. Те люди, которым удалось доказать, что это возможно, помогут другим осознать это.
Людей, которые пойдут этим путем, неминуемо будет ждать сопротивление, потому что все мы боимся своего прошлого, воспоминания о котором подавлены, и ощущения беспомощности. У нас были все основания бояться этого; если бы это было не так, нам не нужно было бы подавлять эти чувства. Но чем больше мы узнаем о нашем страхе и осмеливаемся видеть его причины, тем меньше он становится.
Я не сомневаюсь, что однажды, благодаря новым терапевтическим методам, все попытки избежать правды в угоду идеологии будут прекращены. Они станут ненужными тогда, когда правда будет доступна каждому из нас. Новые терапевтические методы работают, если они основаны на законах природы и не служат прибежищем моралистическим верованиям, которые игнорируют законы природы. Мужчины и женщины могут работать над своими переживаниями, если у них есть возможность прямо говорить о них. Даже те, кто получил психические увечья, могут восстановить в себе эту способность.
Если люди научатся использовать новые методы, то однажды они смогут понять, среди многих других вещей, что национализм – это способ легитимизировать их ненависть. Они поймут, что хотя их ненависть имеет совершенно реальные и ужасные причины, она ничего общего не имеет со странами, флагами, песнями и войнами. Они увидят, что основная ее причина – это жестокость, в которой они выросли. Они больше не будут испытывать потребность преследовать и разрушать другие нации в попытке восстановить уверенность в себе, которая была когда-то отнята у них. Они осознают свои настоящие потребности – то, в чем они по справедливости нуждаются – те потребности, испытывать которые – это наше право по рождению. Они больше не позволят успокаивать себя с помощью туманных обещаний вечной жизни и убеждать в том, что они не имеют законного права на свои собственные потребности. Напротив, они захотят изменит свою жизнь и использовать возможность создавать здесь и сейчас то, что они трагически потеряли в своем детстве: правдивость, ясность и уважение к себе и другим.
Почти все мои книги вызывали противоречивые реакции, но эта книга особенно интенсивно поляризовала эмоции, подтверждающие или отвергающие мои выкладки. У меня сложилось впечатление, что такая интенсивность косвенно выражает, насколько близка или далека идея книги самому читателю.
После выхода в свет "Бунта тела" в марте 2004 многие читатели писали мне о том, как они рады, что не должны более ни навязывать себе чувства, коих не испытывают, ни запрещать себе те чувства, которые они действительно испытывают. Но в некоторых откликах, особенно в прессе, часто встречается принципиальная ошибка, в которой возможно отчасти виновата и я, так как словам "жестокое обращение" я придаю гораздо более широкий по сравнению с общепринятым смыслом.
Мы привыкли ассоциировать с этим понятием картину избитого, с явными ранами по всему телу, ребёнка. В этой же книге я называю жестоким обращением и описываю травмы душевной целостности ребёнка, которых поначалу не видно. Последствия этих травм регистрируются зачастую только спустя десятилетия и даже тогда редко устанавливается и не принимается всерьёз связь между последствиями детских травм и самими травмами. Как пострадавшие, так и общество (врачи, адвокаты, учителя и, к сожалению, терапевты) не хотят знать причин поздних расстройств и болезненного поведения, корни которых находятся в детстве.
Но как только я называю эти невидимые травмы "жестоким обращением", так сразу наталкиваюсь на сопротивление и негодование. Я прекрасно понимаю эти чувства, так как очень долго испытывала их сама. Если бы мне раньше сказали, что ребёнком я страдала от жестокого обращения, я бы резко запротестовала. И только теперь я знаю со всей определённостью - благодаря снам, моей живописи и не в последнюю очередь знакам, которые мне даёт мое тело - что ребёнком я многие годы страдала от душевных травм, но как взрослый человек очень долго не желала это признать (см. стр. 24). Как и многие другие я думала: "Я? Меня никогда не били. A парa шлепков не имеeт никакого значения. Моя мать очень старательно занималась моим воспитанием" (на стр. 79 читатель найдёт подобные высказывания).
Но нельзя выпускать из виду, что тяжёлые последствия ранних травм возникают как раз потому, что детские страдания не воспринимаются всерьёз, их значение вовсе отрицается, а сами они считаются пустячными и незначительными. Каждый взрослый представит без труда, как он испугался бы до смерти и почувствовал себя униженным, если бы вдруг на него напал гневный великан, в восемь раз его выше. Тем не менее мы допускаем, что маленький ребёнок этого не ощущает, хотя мы можем легко заметить, насколько разумно и компетентно ребёнок реагирует на своё окружение. (сравн. Мартин Дорнес "Компетентный младенец", Eспер Юул "Компетентный ребёнок"). Родители считают, что шлепок не причинит никакой боли, а только будет ребёнку наукой, позже и дети разделяют это мнение. Некоторые дети даже учатся смеяться над этим, высмеивать их боль от испытанного унижения. Взрослыми они крепко держатся за эту насмешку, гордятся своим цинизмом, делают из этого литературу, как видно на примерах Джеймса Джойса, Франка МакКурта и др. Если они подвержены таким симптомам, как паника, депрессия, что неизбежно при вытесненных настоящих чувствах, то они без труда находят врачей, которые помогают медикаментами на какое-то время. Oни поддерживают самоиронию, ценное проверенное оружие против всех восстающих из прошлого эмоций. Так они подстраиваются под требования общества, для которого главная задача - защитить родителей.
Одна терапевт, которая очень внимательно прочла и поняла мою последнюю книгу, рассказала мне, что почти все её клиенты выказывали сопротивление, если она, отчётливей, чем прежде, пыталась указать им на травмы, причиненные им их родителями. Она спросила меня, является ли достаточным объяснением этой настойчивой привязанности к идеализированным родителям четвёртая библейская заповедь. Я думаю, что четвёртая заповедь может оказывать воздействие только на детей постарше. Причину такой высокой толерантности (иногда абсолютно необъяснимую с точки зрения постороннего) можно найти только, "вернувшись" в очень ранний возраст. Причина эта заключается в том, что даже самый маленький ребёнок уже способен отрицать свою боль ("один шлепок - это небольно"), стыдиться своей боли, винить за боль себя самого или, как я показала выше, эту боль высмеять. И по прошествии времени жертва не должна чувствовать, что она была жертвой. Поэтому клиент не в состоянии с начала терапии обнаружить настоящего виновника. Даже если клиент пытается оживить подавленные эмоции, правде будет тяжело пробиться сквозь рано заученные механизмы, которые так долго служили для усыпления боли, для мнимого освобождения от неё.
Отказаться от этого механизма - значит поплыть против течения, и это приносит не только страх, но поначалу и одиночество, а так же упрёки в нытье. Но именно с этого отказа начинается путь в зрелость.
Клиент, который с самого начала терапии знает и со всей серьёзностью принимает, что он был травмирован своими родителями, встречается в исключительных случаях. Людям, чьи родители сразу принимали всерьёз чувства ребёнка, позже не так трудно принять всерьёз свою жизнь и свои страдания. У большинства же рано приобретенный механизм защиты остаётся активным, т.е. эти люди упорно обесценивают своё страдание, даже если они сами практикуют в качестве терапевта. Так они сохраняют верность духу Чёрной педагогики и обществу, в котором живут, но не себе самим. Задачей действенной терапии я считаю сокращение дистанции к самому себе.
Но и много терапевтов, надеюсь, что не все, стараются отвлечь клиента от его детства. Как и почему я подробно рассказываю в этой книге, хотя мне не известно, каков процент таких терапевтов, такой статистики нет. Взяв за основу моё описание, читатель может сам сориентироваться, сопровождает его терапевт на пути к себе или способствует самоотчуждению. К сожалению, часто происходит последнее.
Один высоко почитаемый в аналитических кругах автор даже утверждает в своей книге, что настоящее Я вообще не может существовать и говорить о нём - ошибочно. Тогда каким образом терапируемый взрослый может вспомнить реалии своего детства? Как он узнает, в каком состоянии беспомощности и бессилия он жил ребёнком? В каком отчаянии он был, когда он подвергался травмам и унижениям, изо дня в день, годами, как ребёнок не имея возможности защититься, увидеть и понять настоящее положение вещей, потому что не было никого, кто бы помог ему в этом.
Так ребёнок пытался помочь себе сам, прячась в ошибочном представлении, в заблуждении, иногда в высмеивании. Если взрослому позже не удастся разрешить это заблуждение терапией, не блокирующей доступ к спрятанным детским чувствам, ему останется только презрительно насмехаться над собственной судьбой.
Когда же человеку удаётся с помощью своих сегодняшних чувств добраться до своих детских простых, сильных и справедливых эмоций, и принять эти эмоции как вполне понятную реакцию на вольную или невольную жестокость родителей, тогда проходит смех, исчезают насмешка, цинизм и самоирония. Проходят в большинстве случаев и симптомы, которыми человек оплачивал молчание своего Я. Тогда появится настоящее Я, и человек сможет наконец проживать свои настоящие чувства и потребности.
Когда я оглядываюсь на прожитую жизнь, я поражаюсь, с какой последовательностью, выдержкой и упрямством пробивалось моё настоящее Я сквозь внешние и внутренние барьеры, и как это происходит и теперь, без терапевтической помощи, потому что я стала его Знающим Свидетелем.
Конечно, одного отказа от цинизма и иронии недостаточно, чтобы отработать последствия жестокого детства, но это - необходимая предпосылка. Придерживаясь же и далее самоиронии, можно пройти многочисленные психотерапии и при этом не сдвинуться с места, потому что настоящие чувства и с ними эмпатия к ребёнку, которым человек был, остаются по-прежнему закрытыми. Человек (или его медицинская страховка) платит за сопровождение, которое больше помогает убежать от реальности, что конечно же не приведёт ни к каким изменениям.
Родительская жестокость не всегда выражется в битье (хотя 85% сегодняшнего населения в детстве были биты), а прежде всего в недостатке дружелюбного общения и заботы, в игнорировании потребностей ребёнка и его душевной боли, в бессмысленных извращенных наказаниях, в сексуальном насилии, в эксплуатации безусловной любви ребёнка, в эмоциональном шантаже, в разрушении чувства собственного достоинства и в бесчисленных формах властного давления. Список этот бесконечен. И что самое плохое - ребёнок должен принимать всё это за нормальное поведение, потому что он не знает другого. И все равно ребёнок безоговорочно любит своих родителей, несмотря на то, что они с ним делают.
Исследователь поведения Конрад Лоренц с большим сочувствием описал как-то верность одного из его гусей своему сапогу. Этот сапог был первым предметом, который увидел гусёнок, появившись на свет. Такая привязанность инстинктивна. Если бы мы, люди, могли всю жизнь следовать этому инстинкту, то мы остались бы послушными детьми, не узнав преимуществ взрослого существования, к которому относятся сознательность, свободомыслие, доступ к своим чувствам и способность сравнивать. То, что церковь и правительства заинтересованы в том, чтобы замедлить это развитие, чтобы люди оставались в зависимости от родителей, - это в общем известно. Гораздо менее известно то, что тело платит за это высокую цену. Иначе куда же мы пришли бы, если бы мы увидели всю родительскую жестокость? И что стало бы с родителями, если бы их властное давление больше не действовало?
Поэтому и до сих пор институт родительства имеет абсолютный иммунитет. Если когда-то это изменится (что постулируется в этой книге), то мы сможем почувствовать, что причинило нам жестокое обращение родителей. Тогда мы сможем лучше понять сигналы нашего тела и жить с ним в мире - не как любимые дети, которыми мы никогда не были и не будем, а как открытые, сознательные и возможно любящие взрослые, которые больше не страшатся своей истории, потому что они её знают.
Я бы хотела остановиться ещё на двух недоразумениях, которые я заметила, читая отклики. Они относятся к вопросу дистанции к травмирующим родителям в случаях тяжёлой депрессии и моей личной истории.